— Вот видишь.

Мичман Дьяконов остановился перед самым стулом, где сидел Алексей, и тот не мог заглянуть ему в лицо. Перед глазами, как цепочка сигнальных огней, горел ровный ряд блестящих пуговиц. Невольно он заметил, что нижняя пуговица пришита неверно — якорем вверх.

— А сейчас? — спросил Алексей.

— Времени прошло достаточно. В каждом экипаже должна быть боевая партийная прослойка.

Он немного отошел, и Алексей почувствовал облегчение. Он уже хотел вынуть заявление, но тут ему в голову пришла до того соблазнительная мысль, что он уже не мог удержаться.

— Я тоже об этом думал, — заговорил он, нарочитой серьезностью стараясь заглушить внутреннее ликование. — Идем на ответственное задание, а партийная прослойка, прямо скажем, жидковата. Ничего плохого о своих ребятах я не скажу, но серьезности кое-кому не хватает. Вот я и решил… Поскольку задание ответственное, может быть, сходите с нами, в порядке партийно-политического обеспечения.

Алексей с интересом наблюдал, как рушится это величественное сооружение. Сначала появилась трещина, потом отвалился кусочек, за ним другой, побольше, и через минуту на месте мичмана Дьяконова лежали бесформенные груды развалин. Алексею даже неловко стало.

— Нет, Юдин, такого приказа я не получал.

Алексей поморщился от его голоса и, не вынимая руки из кармана, свернул заявление вчетверо.

— А главное, меня вызывают в политотдел, — прервал затянувшееся молчание Дьяконов. — Приказано явиться немедленно.

Алексей разгладил форменку и неторопливо застегнул бушлат на все пуговицы. Он был уже у двери, когда мичман Дьяконов сказал:

— А насчет партии ты все-таки подумай. Будем считать, что разговор у нас состоялся.

4

Оказавшись на берегу, он прежде всего подумал о том, что через десять минут кончаются его земные впечатления, которыми он, следуя теории боцмана Сартаева, постарался заполнить этот последний день. Кажется, он делал все, что желал, хотя не все получилось как надо. Но с известной натяжкой можно считать, что последнее желание его выполнено. Последний поцелуй, последний стакан чая, последняя песня и последний разговор.

Привычно ступая по старым ослизлым доскам причала, он направился в дальний конец пирса. У сходни его встретил старший матрос Каиров, по прозванию Костя Лис. Почему Лис, никто не знает. Может быть, потому, что широколобая голова Кости Каирова, начиная от висков, стремительно сужалась к очень длинному и острому подбородку. Ничем другим появление прозвища объяснить было нельзя, потому что в характере его ничего лисьего не было.

— Материальная часть в порядке, замечаний нет, — поспешно доложил Каиров.

Он почему-то не терпел, когда ему задают вопросы, и всегда старался первым доложить все, что положено.

— Добро, Костик, добро, — с какай-то прямо отцовской нежностью сказал Алексей. — Налетай! — Он вынул сигареты. — У нас есть несколько свободных минут. — В коробке оставалось восемь штук. «Хватит», — решил он. — Костик, если не ошибаюсь, ты осетин, а все осетины очень храбрые воины. Во всяком случае, мне не приходилось встречать ни одного трусливого осетина.

— Ты говоришь правду, командир, потому что сам храбрый человек. Храбрый человек не может быть плохим человеком, плохой человек не может быть храбрым человеком. Так говорил мне отец…

— И еще мне известно, — продолжал Алексей после непредвиденного красноречия Кости, — что ты очень любишь лошадей. Вот, пожалуй, и все, что я о тебе знаю. Я всегда был достаточно скромен и не допытывался, почему ты служишь на флоте, а не в кавалерии.

— Я могу рассказать. Когда мой отец…

— Не надо, Костик, в следующий раз.

Каиров сердито засопел и отвернулся.

— Не обижайся Костик. У тебя не очень развито чувство юмора, но зато много есть другого, что полностью искупает этот недостаток. Ты удивлен? Я необычно много говорю. Так вот, мне нужно исчерпать весь запас слов сегодня. Понимаешь, Костик, сегодня. Завтра я буду молчать. Теперь о главном. Я хочу, даже приказываю, чтобы ты наконец уяснил, что дизель, на котором ты работаешь, не кабардинская лошадь, которую, говорят, нельзя оскорблять кнутом.

— Дизель не конь, а материальная часть, — все еще сердито поправил Каиров.

— Совершенно верно, дизель — материальная часть, а Волга впадает в Каспийское море.

От штаба к пирсу шел кавторанг Северный в плаще и фуражке. Алексей бросил окурок в воду и сказал уже совсем другим тоном:

— Материальную часть не жалеть. Жми на всю железку. Понял? Нет, ты повтори, Костик, это приказ.

— Есть, сегодня не жалеть материальную часть.

Опять начался дождь. Круглая башня маяка утонула в серой гуще. Подошел кавторанг, и с ним еще двое. Алексей перекинул автомат в левую руку и козырнул с особым фронтовым шиком, стремительно разжимая пальцы лишь у самого виска. Кавторанг скупо улыбнулся. Двое других, стоя у кормы, внимательно изучали катер. На Алексея не глядели.

— Вопросы есть? — спросил кавторанг.

— Просьба, товарищ капитан второго ранга.

— Слушаю, Юдин.

— Передайте привет Вале.

— Какой Вале?

Но он уже прыгнул на палубу и столкнул сходню.

— Кранцы на борт! Отдать швартовы! Моторы!

И легонько толкнул от себя ручки машинного телеграфа. Руки сами легли на штурвал, и на берег он больше не оглядывался.

Привычно ревут моторы, привычно подрагивает корпус, и все растут и растут пенные усы под острым носом форштевня, и красиво курчавятся седые подусники на косых скулах бортов. Ухает вода под килем, видно, напугать хочет, но за рубкой, на коротышке-мачте успокаивающе помахивает бело-голубой, изрядно полинявший флаг. Эх, боцман, ради такого случая можно было новый поднять.

Страха не было, злости — тоже. Все это осталось на берегу. Было что-то другое. Тоска не тоска или сожаление, а может быть, недовольство. Скорее всего, и то, и другое, и третье — все сразу. Вот так, Алешка Юдин, товарищ командир. Настоящему командиру по сто раз не напоминают, что он командир. И без того видно. Мог бы и ты быть таким. Да вот не стал. Все время тебе чего-нибудь не хватало. «Передайте привет Вале». Кто тебя за язык тянул.

Кавторанг не такой человек, чтобы не догадаться, в чем дело. Сейчас он уже пришел домой. «Скажи-ка, дочка, ты знаешь главстаршину Юдина?» Для нее это будет чем-то вроде смерча при безоблачном небе для неопытного морехода. А мореход она еще очень и очень неопытный. В этом он убежден. Скорее всего, она переспросит: «Какого старшину, папочка?» — «Того самого, дочка, что командиром катера вместо лейтенанта Соколова». Тут она поднимет на него свои огромные синие глаза. «С ним что-нибудь случилось, папочка?» — очень тихо спросит она и…

Что «и»… Он почувствовал, пожалуй, в первый раз в жизни, как у него закололо где-то в самой глубине сердца. Для чего